Покосившееся крылечко сумасшедшего дома. Тут же, через пыль дороги, православный погост в остатках пасхального великолепия — яичная скорлупа возле могил и крошки от куличей.

Каждый праздник здесь, на главном кладбище Моршанска, собирается весь город. А в километре от этого места — дальше в сосновый лес — всегда одиноко и стыло. Ни оград, ни крестов. Лишь земля изрыта, будто оспинами, осевшими могильными холмиками.

Когда-то здесь тоже было кладбище. Только японское…

О том, как жили и трудились в СССР немецкие военнопленные, известно давно и много. Но лишь в конце 2004 года был снят гриф “совершенно секретно” с данных о трудовых лагерях для побежденных японских пленных. Спецкор “МК” разыскал последний приют некогда великой Квантунской армии на тамбовской земле.

Есть у японцев старинное поверье: если хотя бы ноготь или прядь волос с тела погибшего на чужбине удастся переправить домой, то считается, что человек покоится на родной земле.

“Не позволяйте им отрезать части плоти у умерших от голода или болезней товарищей и тайно хранить их, а в дальнейшем увозить на родину” — это из приказа НКВД, разосланного по всем трудовым лагерям, где содержались граждане Страны восходящего солнца.

Действительно, заключенные в СССР “самураи” умирали тысячами. Особенно в Сибири, куда их отправляли чаще всего. “Когда японцев по этапу вели, то вся дорога была усыпана мертвецами”, — вспоминают жители тех мест.

“Стоило японскому пленному хоть в чем-то не подчиниться охране, как его хватали, избивали, а потом бросали в черную дыру шахты. До сих пор в ушах стоят жалобные стоны этих несчастных. То был настоящий ад”, — пишет в своем романе “Хроники заводной птицы” знаменитый Харуки Мураками.

Пленные европейцы — немцы или итальянцы — нередко удирали из заключения, притворясь в дороге глухонемыми. Узкоглазые и желтолицые японцы не решались на побеги никогда. Их внешность служила лучшим помощником вертухаям. “А больше всего лагерные власти волновались из-за того, что гордые самураи сделают себе харакири на день рождения императора”, — рассказывает Татьяна Кротова, старший научный сотрудник Тамбовского областного архива.

Тамбов — не Сибирь, где к японцам и китайцам из-за близости границы отношение было враждебное. Для глухой российской провинции настоящие азиаты — экзотика. Первые 5 тысяч японских военнопленных встречали здесь в ноябре 1945 года буквально с распростертыми объятиями.

— Наши люди на вокзале этот эшелон несколько дней ждали, — вспоминает Серафима Долгова, жительница города. — Но только японцы сошли на перрон, их тут же все кинулись грабить, в один момент оставили узкоглазых без штанов.

Еще бы — ведь с собой в неведомую Россию японцы везли огромные тюки с добром: невесомые пуховые матрасы и подушки, несколько смен постельного белья, теплые куртки и штаны, новенькие фотоаппараты с цветной пленкой, краски для рисования и даже мешочки с приправами для риса.

Вероятно, они очень боялись остаться без благ своей цивилизации.

…Наша машина лишь чудом проскакивает мимо канав и оврагов, печально пробибикав навеки застрявшему в грязи “уазику”. Непроходимые тамбовские леса. Чавкающие торфяные болота. Почти каждое лето здесь едкая гарь от пожаров. Утонуть в торфяниках невозможно. А вот увязнуть надолго легче легкого.

Когда-то именно здесь, в селе Карели под Моршанском, находился лагерь №64 для военнопленных и интернированных японцев. Первоначально из-за мягкости климата и плодородности земли этот “курорт” предназначался только для высших чинов Квантунской армии. Но с 1946 года сюда свозили и рядовых японцев.

— Да они у нас тут, как на даче, жили, — рассказывает Борис Свиридов, бывший охранник. — Летом вообще голышом ходили: протянут между ног полотенца, как детские подгузники, и бегают так по территории, девчонок наших на торфоразработках смущают. Или возьмут в руки палки и давай ими в воздухе крутить-вертеть, приемы друг другу показывать. Или на лошадях колхозных гарцуют. Вообще мои подопечные японцы абсолютно одинаковые внешне были — ручки-ножки маленькие, и все одного размера, будто по шаблону сделаны.

Борису Петровичу Свиридову недавно исполнилось 75 лет. Пленных самураев он стерег, еще будучи 15-летним мальчишкой. Более подходящего кандидата на роль конвоира в Карелях не нашлось.

— Со мной обычно в лагере два инвалида дежурили: один кривой, другой глухой. А я за старшего. Остальные мужики с фронта не вернулись, — вздыхает Борис Петрович. — Пленные “самураи” работали на торфоразработках, счищали верхний слой земли до торфа. Они заводные ребята были и ни минуты без дела не сидели. То выкопают во время перерыва корни лопуха и жуют их для здоровья. То переоденутся в ихних баб и концерты самодеятельности вечером устраивают. То в канавах, что оставались после уборки торфа, выловят всех лягушек. А потом на костре этих гадов пожарят и нас еще зелеными лапками угощают. Такая мерзость!

“Русскюю девоську хосю!” — просили японцы местных пацанов помочь им наладить интернациональную дружбу с сельчанками.

Ходили слухи, что многие “самураи” везли с собой в СССР в багаже и резиновых женщин — как предмет первой необходимости. Их, разумеется, на вокзале тоже украли. А японцы без любви загрустили.

— В соседнем селе девчонка молодая жила. Завербовалась она работать к нам конвоиром. Статная, фигуристая, кровь с молоком, — говорит Борис Свиридов. — Приглянулась та девушка одному японскому майору. А я тогда уже неплохо по-ихнему понимал. “Поменяйся ночью с Верочкой сменами, она согласная ко мне в барак прийти”, — попросил меня тот офицер. Я знал, что это запрещено, но жалко их стало — любовь все-таки…

Наутро недовольный “самурай”, вернув русскую красавицу, произнес загадочную фразу: “Русская мусуме аммаико оне ярро ярро тегомен!”

— Я и сейчас помню наизусть те слова, — вздыхает бывший охранник. — Больше тот японец нашу Верочку видеть не захотел. Да и остальные присмирели.

— Как же эта фраза звучит по-русски? — спрашиваю я у Бориса Петровича. Старик краснеет, наотрез отказываясь переводить. Наконец он отводит в сторону водителя и долго шушукается с ним.

— Короче, если без мата, русские девушки не так ладно устроены физически, как японки, они слишком большие, — наш водитель не столь щепетилен и сразу открывает тайну. — Поэтому и не умеют доставлять наслаждение настоящим японским воинам. Ими можно увлечься, но ненадолго…

Разочаровавшись в любви, пленные японцы принялись воевать со своими бывшими союзниками. С немцами, с которыми выходили каждый день валить лес. На бескрайних советских просторах былая дружба обернулась ненавистью.

— Японцы немцев терпеть не могли, — вспоминает Евгений Родионов, бывший житель села Карели. — В колхозе жил бодливый бык, которого все мы, ребятишки, очень боялись. Как-то он напал на одного фрица, тот взял вилы и покалечил животное. А гуманные азиаты возмутились и тут же с фашистами устроили драку на палках.

— Настоящая причина вражды в том, что военнопленные немцы постоянно обзывали японцев “узкоглазыми” и утверждали, что они — низшая раса, — рассказывает Татьяна Кротова, старший сотрудник Тамбовского архива. — Доходило до письменных жалоб руководству лагеря. Обиженных японцев все жалели. Они вообще были у начальства на хорошем счету.

Чистые бараки. Вымытая посуда и стерильные мединструменты в лазарете. Свой лагерный быт японцы совершенствовали неустанно. Трудились, словно муравьи в муравейнике.

— Говорят, что немцы аккуратисты, но грязнее их и венгерских бараков в лагере не было. За антисанитарию бывших гитлеровцев постоянно сажали в карцер, а “самураям” объявляли благодарность по соцсоревнованию и за уборку территории, — утверждает Татьяна Кротова.

В принципе японцы старались прежде всего для себя. Уже через пару месяцев после приезда в Карели за благонадежность и послушание им разрешили воссоздать в лагере маленькую копию Квантунской армии — с войсковыми подразделениями и своими командирами. Управлял гарнизоном за колючей проволокой полковник Тани. Все, включая лагерное начальство, величали его главнокомандующим.

— Когда полковник Тани видел, как пролетают мимо советские самолеты, то аж подпрыгивал от злости. Не мог поверить, что все же находится в заключении. Тем более что территория лагеря ничем, кроме болот, по периметру ограждена не была. Так что у японцев создавалась иллюзия полной свободы, — рассказывает 69-летний Алексей Нагорнов, житель села Карели.

Но даже в лагере для военнопленных кое-кто из знатных арестантов был более независимым и богатым, чем остальные.

— Мой отец в те годы работал здесь кладовщиком, — продолжает разговор Алексей Степанович. — Семья обитала в таких же жутких условиях, как и большинство заключенных. Наш барак был похож на японский и стоял рядом с ним. А высшие японские чины, поддерживавшие порядок на лагерной территории, жили в достатке. Среди них было даже два пленных генерала. Через Международный Красный Крест им передавали рис, мясо и свежие фрукты.

Между прочим, многие японские офицеры неплохо лопотали по-русски. “Даже повар у них был наполовину славянин, он родился от японца и сербской женщины вскоре после взятия Порт-Артура”, — говорит Алексей Нагорнов.

— Как вы живете? Пещерные люди! — смеялись пленные над местной ребятней. — У вас, русских, нет больших и красивых машин, как у нас. Вы ходите в драной одежде, едите лебеду и крапиву, хлеб по талонам…

— Зато мы вас победили в войне, — гордо отвечали русские пацаны. Они наотрез отказывались от регулярных приглашений пообедать вместе с “квантунским главнокомандующим” Тани. “Мы гордые были и не хотели признаваться, что голодные”, — усмехается Борис Свиридов.

Сотрудники местного НКВД подозревали, что неспроста, видно, моршанские японцы так прилично себя ведут. Не саботажничают, как в других лагерях. Не пьянствуют, как пленные венгры. Не свинячат в бараках, как немцы. И даже не сбегают на ночь к фронтовым вдовушкам, как галантные зэки-французы.

“Наверное, японцы хотят устроить заговор, вооруженное восстание или что еще похуже, — предполагал в своем донесении руководству заместитель начальника лагеря Степанов. — Причем нужно сказать, что их отношение к работе день ото дня становится все загадочнее. При этом японцы даже стали употреблять в разговоре выражение “международное право”.

Но зря волновался замначальника лагеря Степанов. Смирные японцы и не помышляли о бунте. Просто на дворе был 1946 год. Пацифистские международные организации все чаще требовали отправить иностранных военнопленных, использовавшихся в СССР как дармовая рабсила, обратно на родину.

Японцы в этом списке стояли одними из первых.

— Отношение к ним изменилось к лучшему, когда сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки, — вспоминает бывший охранник Борис Свиридов. — Приехали к нам на двух студебеккерах офицеры из Москвы, привезли заключенным письма от близких, несколько ящиков водки и закуску. На помин души. Так японцы про атомные взрывы и узнали. Плакали сильно… У нас ведь многие, кто из тех городов был, срок отбывали. “Мы ненавидим американцев, а советских людей любим”, — так они нам сказали сквозь слезы. Конечно, ведь мы их этим пленом, получается, от верной гибели спасли.

— Эх, если бы не японцы, меня, может, тоже в живых не было бы, — вздыхает Евгений Родионов, бывший житель села Карели. — Крутил я “солнце” на перекладине и упал плашмя на землю. Не могу ни встать, ни охнуть — что-то с позвоночником. Подбежал ко мне японец и быстро сделал что-то руками с моей спиной. Боль — как рукой сняло! Лекари у “самураев” были замечательные.

Но все равно в холодное время года в лагере начинались смерти. Не от ран. Не от казней и расстрелов. От элементарной простуды. Азиаты, привыкшие ходить летом в одних набедренных повязках, зимой умирали десятками.

“Груз 200”. Араки Магаточи, 1922 года рождения, младший лейтенант.

Отани Крудзи, 1921 года рождения, рядовой.

Иногаи Мицузи, 1913 года рождения, младший лейтенант…

Вот лишь несколько из двух сотен фамилий в японских “похоронных списках”. Закапывали умерших японцев в моршанском лесу, километрах в 30 от лагеря. Навещать могилы зэкам не разрешали.

— Все сведения об этом кладбище и, собственно, моршанском лагере №64 сразу попали в спецхран и хранились там 60 лет, — объясняет Татьяна Кротова, старший научный сотрудник Тамбовского областного архива. — Когда в 90-х годах стала доступной информация о трудовых лагерях для немецких военнопленных, данные о японцах рассекретить нам так и не разрешили. Так что в свободное хранение они поступили только полгода назад, в 2004 году. До этого на все запросы об этом лагере мы отвечали отказом.

С чем связана такая таинственность? Сотрудники Тамбовского архива уверены, что все дело в обычной забывчивости спецслужб. Но некоторые специалисты считают, что проблема в другом. “Отношения с Японией из-за спорных территорий у нас последние полвека довольно напряженные, — говорят историки. — Поэтому наши политики и не хотели давать лишний козырь этой стране: раскрывать сведения о ее погибших гражданах, тела которых до сих пор покоятся в России”.

Последние военнопленные покинули Карели в конце 1947 года. На прощание они подарили своему малолетнему конвоиру Борису Свиридову невиданное, по деревенским меркам, приданое — две белые рубашки, пиджак и настоящий военный френч.

“Я хотел отказаться, но ходить-то было совсем не в чем”, — вздыхает нынче 75-летний Борис Петрович. Он утверждает, что азиаты расставались с родным лагерем со слезами на глазах. “Хорошие они были ребята, хоть и наши бывшие враги!” — смеется Свиридов.

Полвека спустя знаменитый японский писатель Мураками в своем романе “Хроники заводной птицы” назовет одного из героев, охранника лагеря для военнопленных и интернированных японцев, живодером Борисом.

Скорее всего это простое книжное совпадение.

Хотя, возможно, и другое: то, что русские принимали за дружбу и покорность, на самом деле было всего лишь способом выживания. Пленные японцы обязательно хотели уцелеть на чужой земле. Во что бы то ни стало.

Но из 600 тысяч пленных “самураев”, сложивших оружие 2 сентября 1945 года после объявления о капитуляции Японии, живыми на родину вернулись лишь чуть больше половины.

За что им было любить Россию?

На месте секретного лагеря №64, в тех же самых бараках для военнопленных, долгое время находилась колония малолетних преступников, теперь там обычный пустырь. Вот уже много десятилетий в селе Карели не ведется никаких торфяных разработок. Хотя запасы сухого горючего все еще велики, но слишком глубоко сейчас залегает торф под землей — за деньги копать его невыгодно. А бесплатно желающих нет.

Вскоре после отъезда японцев моршанские власти сровняли с землей их кладбище. Особой хозяйственной необходимости в этом не было. Просто здесь посадили молодую сосновую поросль.

Деревьям теперь уже больше полувека...

Точное месторасположение “самурайских” захоронений не покажут даже старожилы. Впрочем, навещать заброшенные могилы все равно некому. С 1947 года ни один японец — ни пленный, ни свободный — не ступал на моршанскую землю.